Читать интересную книгу Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

– Итак, продолжим, – сказал оперативник. – Вот вы сказали, что вышли из подъезда, где смотрели какую-то квартиру, которую кто-то собирался продавать, правильно?

Осташов насторожился.

Опер достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и ручку.

– Расскажите, пожалуйста, подробнее, что это была за квартира, и главное, что я хочу знать на данный момент, – номер квартиры, телефон и кто вам ее показывал.

Владимир нахмурился и начал теребить угол пододеяльника. Лишь по истечении доброй минуты тишины он наконец промямлил:

– Вообще-то я перепутал. Я не смотрел квартиру. Я там просто гулял около подъезда.

Опер широко улыбнулся.

– Вот что, – не переставая улыбаться, сказал он. – Я больше ничего слушать не желаю. Как хотите. Просто поймите: ведь очень может быть, что эта история для вас не кончилась. Вы, мне так кажется, то ли чего-то боитесь, то ли не понимаете, и сами для себя ухудшаете положение. А вдруг я вот сейчас уйду, а к вам в палату случайно… Зайдет какой-то молодой человек… Совершенно незнакомый вам, как и в тот раз… А потом тяжкие телесные повреждения придется переквалифицировать в тяжкие со смертельным исходом, то есть в убийство… А вы мне тут про прогулки заливаете.

В этот момент за спиной оперативника открылась дверь, и Осташов с удивлением увидел Василия. «Быстро Вася узнал про меня, – подумал Владимир. – Видимо, матери звонил».

Милиционер, услышав, как сзади открылась дверь, и увидев на лице Осташова выражение, которое можно было принять за признак растерянности, обернулся. И дальше в голове опера что-то произошло. Только что вошедший посетитель (то есть Василий) стоял на месте, но в фантазии милиционера он, Василий, достал сзади из-за пояса пистолет, а из кармана куртки – глушитель, который нереально быстро, будто при ускоренной съемке, навинтил на ствол. Затем уже не в ускоренном темпе, а как в обычной жизни, передернул затвор, взвел курок. Затем опять карикатурно быстро сделал несколько шагов к кровати Осташова (который лежал с закрытыми глазами и храпел) и навел пистолет на голову спящего. Самого себя, по-прежнему сидящего на стуле, милиционер увидел стоящим за киллером (то есть за Василием) и подсказывающим ему, как подсказывает режиссер актеру на репетиции:

– Стоп-стоп-стоп, так не пойдет. А подушку? Подушку надо на лицо. Чтоб мозгами не забрызгаться.

Киллер Василий поднял вверх указательный палец свободной руки (дескать, конечно, как я мог забыть про брызги мозгов?) и вновь с нечеловеческой быстротой обернулся к соседней, пустой койке, взял с нее подушку, и затем, опять замедлив движения, осторожно положил подушку жертве на лицо, и нацелил пистолет…

– Глюк! – сказал реальный, все еще стоящий в дверях Наводничий. – Володь, привет, дорогой, ты представляешь, я уже думал у меня настоящий глюк – смотрю написано: «Морг»! Меня туда бабка со справок отправила, когда я у нее спрашивал, где ты лежишь. Представляешь? В морг! Ха-ха-ха. Вот же дура!

– Я дура?! – крикнула, влетев в палату вслед за Василием и пихнув его в спину, молодая медсестра; в руке ее был шарообразный леденец на пластмассовой палочке. – Хамло! – Медсестра выглянула из-за мощной фигуры фотографа и нашла взглядом милиционера. – Я в другом конце коридора была. Я сказала ему, что сюда нельзя, что тут важная встреча, а он мне ручкой помахал и – видите? – нагло прет, как к себе домой. Еще и дурой обзывается.

Медсестра отправила леденец в рот.

– Да не вас я дурой назвал, девушка! – сказал Наводничий.

– Вы вообще кто? – спросила она, снова вынув леденец.

– Это мой друг, пусть пройдет, а то я без него не поправлюсь, – весело сказал Осташов, радуясь возможности отделаться от расспросов оперативника.

А опер, тряхнув головой, чтобы избавиться от своего видения про киллера, сказал медсестре:

– Ничего-ничего, уже можно, я ухожу.

Он встал и подошел к Василию.

– Еще и в верхней одежде, – не успокаивалась медсестра. – Пациент всего сутки после операции! Снимите куртку хотя бы.

– Радость моя ненаглядная, с вами я с удовольствием даже полностью разденусь, – сказал Наводничий. – Когда мы познакомимся с вами поближе, вы узнаете, как я умею быстро раздеваться.

– Поближе он познакомится, – сказала медсестра уже без ярости в голосе. – Мечтать не вредно.

Милиционер, подошедший тем временем к Василию, сказал:

– Это хорошо, что друг пришел. Вы вот, пожалуйста, чисто как друг, объясните ему, что если уж он попал в переплет, то в его интересах помочь следствию. А к вам, Владимир Святославович, я через пару дней еще наведаюсь, и тогда уж будьте любезны – определитесь: или мы расследуем это дело, или пишите заявление, что сами нечаянно упали и напоролись на какую-то железяку и что ни к кому претензий не имеете. Мне лишний висяк без надобности.

– А что так можно? – сказал Осташов. – Да я прямо сейчас могу написать.

– Не спешите, мой вам совет. Подумайте хорошенько.

Пропуская Василия дальше в палату, опер между делом заглянул фотографу за полы куртки и сказал: «Проходите, пожалуйста», – и при этом еще как бы дружески похлопал его сзади по пояснице – три раза хлопнул (слева, по позвоночнику и справа). Ну, так, для порядка: никогда ведь не мешает проверить, нет ли у человека за ремнем огнестрельного оружия.

Наводничий демонстративно – перед медсестрой – снял куртку, показал ей обутые поверх кроссовок полиэтиленовые пакеты на резинках («Смотрите, какие я бахилы у вас внизу купил, от Кардена») и прошел к Владимиру. Оперативник и медсестра, вздохнув, скрылись за дверью.

– Садись, рассказывай, что там в мире происходит, – сказал Осташов.

– Ха-ха, это ты рассказывай, что с тобой происходит, – ответил Василий. – Я звоню Грише, как дела, то да се, а он мне говорит, что тебя кто-то пырнул. Еще эта бабка-дуболом из справок со своим моргом… Фу, что-то я устал сегодня.

За дверью палаты послышалась возня и спор. Голос медсестры: «А я вам говорю, что нельзя!» – «Чего это нельзя?» (мужской голос) – «Там уже есть один посетитель». – «Да я уже пришел, как это нельзя?» – «А я вам говорю…» – «Вино с нами пить будете?» – «Вы с ума сошли?» – «Я к другу с работы еле вырвался на минутку». – «Я милицию вызову!» – «Ну я прошу тебя, я пошутил про вино, я на ми-нут-ку!» Все это время дверь то приоткрывалась, то закрывалась, но наконец распахнулась полностью, и в палату шагнул Хлобыстин.

– Боже мой, кого я вижу! – обрадовался Владимир.

– Ну и друзья у вас, один наглее другого, – возмущенно сказала Осташову медсестра. Она сунула в рот леденец на палочке (похоже, девушка жить не могла без этих леденцов и вынимала очередную сосалку изо рта только тогда, когда надо было что-то сказать) и вышла, хлопнув дверью.

– Гришаня! – Наводничий встал и обнял Хлобыстина. – Ты как вообще здесь оказался? Ты ж по телефону сказал, что не можешь прийти, у тебя смена.

– А я стоял, курил, смотрю Букер, ну, наш директор, на своем «Опеле» подваливает. Ну я ему сходу прогнал пургу, типа у него там в ходовой что-то стучит, и говорю, у меня тут рядом есть знакомые автомастера, они типа мне за бесплатно посмотрят, что там. Ну этот лох на халяву сразу купился, ха-ха-ха, мудила грешная. Дал мне ключи, типа: хрен с ней, с охраной этого офиса – кому нужно нападать на него? И, оп-па, я прыгнул в тачанку и погнал сюда. Ништяк я придумал?

В палату зашла медсестра, из угла ее рта торчала, словно сигаретка, палочка леденца. Она вручила Григорию и Василию по белому халату.

– Это нужно было надеть еще перед входом в палату! – сказала она, не вынимая на сей раз конфету изо рта.

* * *

Опер шел по аллее больницы.

Под ноги ему слетали желтые листья. Начал накрапывать дождь.

На душе у опытного сыщика было тягостно. Он вспомнил себя, молодого. Вспомнил, как, будучи первокурсником юридического факультета, мечтал стать поэтом и однажды принес свои стихи про весну в редакцию журнала «Юность». А ему там усталый дядя грубо сказал, что абсолютно ни одной удачной строчки в его стихотворениях обнаружить нельзя. Посоветовал учиться стихосложению у классиков, а еще лучше – по возможности скорее забыть про собственное поэтическое творчество, это, дескать, возрастное, пройдет. Годы спустя при сборке вещей для переезда на новую квартиру милиционер наткнулся на позабытые машинописные листки и понял, что строгий редактор (или кем он там был) сказал все правильно: стихи были ерундовые. Наивные, неумелые. Но при воспоминании о том посещении редакции у служителя закона все равно сжались кулаки, потому что поэзию он не бросил, и позже у него стали получаться неплохие стихи…

Вот и этот художник с ножевой раной, подумал опер, – что художник делает в недвижимости, среди маклеров? Почему так получается? «Я у подъезда гулял». Дурачок, корчит из себя крутого, еще пальцы бы веером пустил. Милиционер пнул распальцованный кленовый лист, как раз попавшийся под ногу.